8. Начало службы.
Остриженный наголо, совершенно в натуральном виде предстал перед призывной комиссией. По анкетным данным меня зачислили, было, в авиамеханики. Председатель комиссии задал последний (тогда традиционный) вопрос:
- Из родственников кто-нибудь был репрессирован?
Ответил, что да, отец был выслан из Ленинграда.
- А, это по решению тройки. Пойдёшь в пехоту.
В составе большой команды будущих пехотинцев совершил пеший марш до Куйбышева. На этот раз переход был намного легче. Почти сыт, хорошо одет. Тамара Павловна дала валенки, телогрейку, брезентовый плащ. Погода стояла хорошая: выпал снег, был лёгкий мороз. Вещмешок везла лошадь на розвальнях.
Подобралась компания: Чижик, тоже неудавшийся авиамеханик за то, что был в оккупации и Миша Тихонов, из местных. Чижик всю дорогу ругался: чем же я виноват, что до нас немцев допустили? Тихонов угощал домашними пирогами.
В Куйбышеве нашу команду погрузили в эшелон и привезли на станцию Суслонгер в пятидесяти километрах южнее Йошкар-Олы. Ночью прошагали 19 километров по лесной дороге и пришли в военный городок учебно-стрелковой дивизии. Наверное, до войны там был лагерь заключённых.
Утром повели в баню. Старый солдат-конюх увидел на мне хорошие валенки,
пристал: продай, всё равно отберут. Получил тридцатку (была такая купюра) и
какие-то опорки. Дошёл до бани, разделись. Старшина объявил:
- Кто желает отправить вещи домой - складывай сюда. Кто хочет сдать их в фонд обороны - кидай в угол.
Покидали всё в фонд обороны и пошли мыться, Баня - в огромном бараке, посередине - печка из железной бочки. Печка раскалёна докрасна, а на скамейках лёд. Положил бумажник с паспортом и тридцаткой на окно, отошёл помыть руки. Оглянулся - бумажника нет. А тут
команда: «Выходи строиться!». Вышел, как новорожденный. Выдали нам гимнастёрки, ботинки с обмотками - никого не узнать, все одинаковы. В комиссии по распределению на вопрос об образовании ответил: восемь классов.
- Ого! Академик! В артиллерию! - распорядился председатель.
Определили нас с Чижиком и Тихоновым курсантами 1ой батареи артиллерийского дивизиона 58го учебно-стрелкового полка. Название длинное,
а по сути - запасной полк. Учили новобранцев, по мере надобности отправляли на фронт. Готовили и сержантов. В конце войны молодых солдат обучали не так скоропалительно, как в её начале, а на сержантов учили до десяти месяцев.
Привели нас в казарму - большую, человек на сто, землянку буквой «Г».
В котловане установлен сруб заборником; крыша и несколько венцов возвышаются над землёй. В длинном колене землянки по обеим сторонам – двухъярусные нары с настилом из жердей, вверху - длинные узкие окна; в коротком колене – помещение для сержантов, оружейная, каптёрка, умывальник. Были и наземные сооружения: столовая, клуб, гауптвахта.
Пошли солдатские будни. В шесть утра: «Батарея, подъем! Выходи строиться на физзарядку! Быстрее, быстрее! Кто там копается?». И весь день по командам, по распорядку, строем с песнями. Основой нашего обучения была противотанковая борьба. На вооружении дивизиона состояли сорокапяти миллиметровые пушки.
- На фронте называются «страх врагу и смерть расчёту», - объяснил помкомвзвод. - Пробивают броню до 50 мм. Лобовая броня немецкого танка вдвое толще, бей по борту! -И успокоил. - Там есть пушки - танки насквозь прошивают. Называются «ствол длинный, жизнь короткая».
Прицеливались мы в ящик, который за верёвку таскали перед пушкой. Однажды командир отделения по картинкам в инструкции объяснял устройство бутылки с зажигательной смесью и забуксовал. Я помнил это по занятиям всевобуча и подсказал.
Сержант не обиделся, а произвёл меня в отличники. После обеда работали: пилили дрова, убирали снег, выгружали с платформ картошку. Из развлечений были кино и воспитательные беседы.
В нашей батарее офицеров не было. Однажды на занятиях сержант показал:
- Вон идёт наш комбат.
По тропинке в офицерскую столовую, прихрамывая, шёл капитан с рукой на перевязи. Больше мы его не видели. Всем обучением и воспитанием заправляли сержанты и старшины-сверхсрочники. Нашим командиром отделения был младший сержант Олейник, недавно здесь же окончивший курс обучения; помкомвзвода - сержант-фронтовик. Старшинами батарей были сверхсрочники довоенного времени. Идти на фронт у них большого желания не было, порядок они поддерживали образцовый и держали курсантов в ежовых рукавицах.
Кормили слабовато. Большую часть рациона составляли картошка и капуста. Картошку зимой везли из Суслонгера навалом на открытых платформах. Тушёная капуста на - тоже не подарок. Хлеб, сахар, масло - по норме. Махорки по тыловой норме не полагалось. На чёрном рынке стакан махорки стоил 10 руб. Артиллеристы-рядовые получали в месяц 11.50, пехотинцы 8 рублей.
Вскоре наша троица распалась. Чижик добровольно ушёл в лыжный батальон – скорее на фронт попаду. Мишка Тихонов (мы спали рядом) как-то повздыхал, что ему здесь не нравится и предложил: давай убежим. Я отказался, он дезертировал.
Поймали, конечно. Потом провели перед строем без ремня и обмоток. Судил трибунал, дали семь лет. Мы ещё не приняли присягу и наказание было минимальным.
Маршевые роты на фронт отправляли часто. Одетые во всё новое, ребята уходили бодро и мы, оставшиеся, смотрели на них с уважением.
3 февраля 1945 года приняли военную присягу.
В начале марта приехала комиссия из 1го Ленинградского артучилища набирать
курсантов. Меня включили в число кандидатов. В начале апреля одели в новое обмундирование и повезли в г.Энгельс, где тогда находилось училище.
9. Первое ЛАУ.
Кроме нас, прибыла команда кандидатов-фронтовиков из госпиталей после лёгких ранений. Всех посадили сдавать экзамены: диктант, примеры по математике. По училищу ходил анекдот, что кто-то из фронтовиков в математических примерах после знака равенства писали:»Артиллерия – бог войны! Да здравствует Сталин!».
Всех зачислили курсантами 1го Ленинградского ордена Ленина Краснознамённого артиллерийского училища им. Красного Октября, официально
1го ЛОЛКАУ, в обиходе - 1 ЛАУ. Училище старое, сразу после революции создано на базе бывшего Константиновского училища. В числе первых выпускников были Главком артиллерии Главный маршал артиллерии Воронов и начальник училища
генерал-майор Матвеев. Об этом нам напоминали при каждом удобном случае. В начале войны училище эвакуировалось в г.Энгельс. Готовило командиров взводов дивизионной артиллерии.
Артиллерия бывает разная: полковая, дивизионная, корпусная и др. Полковая входит в состав полка, так же и дивизионная. В состав дивизии входило 1-2 арт. полка, вооружённых 76мм пушками и 122мм гаубицами. В каждом полку – три дивизиона, в дивизионе - три батареи. Командиров взводов надо было много.
В училище было шесть батарей по сто человек. В батарее четыре взвода (курса). У каждого взвода свой класс. Орудий всяких систем и образцов – полный парк, да ещё в классе матчасти они же в разрезе. Командиры и преподаватели своё дело знали, многие служили в училище с довоенных времён. В войну были обязаны проходить стажировку на фронте. Не все возвращались со стажировки… Был один гражданский преподаватель - по санитарному делу. Говорили, что он служил фельдшером в Чапаевской дивизии. Командиром взвода у нас был Аркадий Райскин, по прозванию Лунатик. Его мать работала зубным врачом при училище.
Одели нас в довоенное обмундирование: синие диагоналевые брюки, гимнастёрки с отложными воротничками; выдали шпоры, пристегнули курсантские погоны с золотым галуном. Кормили по качеству хорошо, а по количеству – маловато. По курсантской норме полагался табак - не пропадать же добру.
Всё хорошо, если б не лошади. Дивизионная артиллерия была на конной тяге.
Три уноса (пары) лошадей на орудие, все командиры на конях, обоз на лошадях. Лошадей в артиллерии надо было на меньше, чем людей. В училищных батареях лошадей было голов по пятьдесят. Закреплялись они за курсантами младших курсов. Мне досталась вольтижировочная кобыла Снера, особых хлопот не доставляла, справная была лошадёнка, но я на ней никогда не ездил. Вольтижировка - это высшая школа верховой езды, ею занимались наиболее подготовленные конники из офицеров. Три раза в день, перед тем, как идти в столовую, мы шли на конюшню - поить своих подшефных и, самое главное, чистить их. Первым делом нас научили держать в руках щётку и скребницу. Кстати, коня чистят не скребницей - только щёткой, а щётку очищают о скребницу. «Скребницей чистил он коня», - это неправильно. Видимо, Пушкин сам не чистил коней, а только видел, как это делают крепостные. Периодически коней осматривало высокое начальство, и горе тому, чья лошадь получит за чистку двойку. Лошади, как и люди, бывают с перхотью и ничем её не выведешь. Таких обучали кусаться и брыкаться, и на выводке (смотре лошадей) коновод докладывал:
- Конь Север! Кусается! Бьется передними и задними ногами!
- Проводи, проводи, - отвечало начальство и ставило тройку.
У курсантов была конная подготовка. Держаться в седле всех научили. До сих пор помню, как наш взводный Лунатик с длинным хлыстом стоит в центре круга и командует:
- Бросить повод! Бросить стремя! Учебной рысью - марш!
Целый час рысим вокруг него, а он хлыстом регулирует скорость.
День Победы наш взвод встретил на погрузке дров в баржу на каком-то острове ниже Саратова. Вскоре после Победы был выпуск; всех выпускников в звании младших лейтенантов направили на Дальний Восток. Никакого секрета из этого не было.
Однажды, на занятиях по топографии, кто-то из курсантов вёл взвод по азимуту
и завёл за стрельбище. Преподаватель и курсанты-фронтовики пригнулись и перебежками подальше от этого азимута. А мы, молодые, встали, рты раскрыли и слушаем, как пули над головой свистят. Интересно! Даже и мысли такой не было, что они в меня могут попасть. Командиры отделений вежливо посоветовали закрыть рты и переместиться в другое место.
Секретарь комсомольской организации батареи подошёл ко мне:
- В комсомол вступать не думаешь?
Ответил, что мне, наверное, нельзя: отца из Ленинграда выслали.
- Только и всего? Пиши заявление!
17 июля мне вручили комсомольский билет.
В конце лета училище возвращалось в Ленинград. Наш взвод ехал с удобствами: в одном вагоне восемь лошадей и четыре курсанта. Где-то под Ленинградом долго ехали мимо побитой техники. Искореженные танки и пушки громоздились вдоль дороги. Смотрели на эти многокилометровые завалы бывшей техники и, наверное, каждый думал: сколько же людей при ней уложили!
Ленинград ещё не оправился после войны. Кое-где дома лежали в развалинах, почти на каждой стене зданий - следы от осколков; во всех угловых домах - амбразуры для пулемётов. Часто встречались надписи: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!». И прочие признаки недавно окончившихся войны и блокады.
Училище располагалось на Международном проспекте 17 (ныне Московский проспект). У главного входа - пушки времён турецкой войны 1877 года. Здания училища от обстрелов не пострадали. Конечно, были запущены, требовали ремонта, но жить и учиться было можно. Ремонтировали пленные немцы, несколько раз приходилось их конвоировать (точнее - сопровождать). Некоторые из них овладели русским, разговаривать с ними не возбранялось. Каждый пленный сразу заявлял, что русских не убивал. Помню одного фрица с нарукавной нашивкой «Kurland» спросил: «Кем воевал?».
- Я не стрелял. Был вычислителем.
Значит, готовил данные для стрельбы. Тоже никого не убивал.
В июне 1945г. Тамара Павловна Раевская со своими детьми и приёмным сыном Вячеславом вернулась из эвакуации в г.Калинин. Временно их поселили в комнате трехэтажного дома без всяких удобств, с печным отоплением. Там она прожила лет сорок. Работала техником-строителем. Дети учились в школе.
Я в Ленинграде продолжал своё военное образование. По выходным нас отпускали в увольнение. В один из первых выходов в город пошёл смотреть дом, где когда-то жила наша семья. Дом нашёл сразу, всё узнал, всё вспомнил. Позвонил в квартиру, выглянула тётенька и захлопнула дверь. Может, испугалась воинственного вида: в увольнение нас отпускали по полной форме, при шашке и шпорах. С другом пошли в кино, там я одной даме провёл шпорой по чулку. После этого избегал посещения общественных мест.
Мои двоюродные братья Анатолий и Евгений Быстрицкие и Георгий Усов осенью 1945 года поступили в Ленинградский горный институт и нашли меня в училище. Анатолий и Георгий воевали зенитчиками, уволены по ранениям. Женя - мой ровесник - горный не кончил, пошёл в педагогический и впоследствии преподавал в школе №1 города Ульяновска.
В начале ноября всем курсантам вручили медали «За победу над Германией».
В Указе о её учреждении был пункт, что награждаются все военнослужащие, состоящие на действительной службе в день 9 мая.
7 ноября 1945г. училище участвовало в параде. Перед ним с месяц тренировались по ночам на Дворцовой площади. Научить лошадей держать равнение и дистанции трудов стоит. Почти всю ночь рысили по площади, а утром – на занятия. Мне досталось тёплое место на орудийном передке: главное – не свалиться, если заснёшь.
Зимой недели на две выезжали в лагерь Дудергоф, поблизости от Вороней горы, с которой немцы наблюдали Ленинград. Хорошая видимость! Бывали на учениях на Пулковских высотах. Обсерватория тогда лежала в руинах.
В апреле кончался годичный срок нашего обучения. Сколько мы ещё должны учиться - никто не знал. Ходили слухи. Что теперь обучение будет двухгодичным, но на второй курс нас не перевели. Продолжали изучать своё дело. Весь апрель опять до одури готовились к первомайскому параду. Это был последний парад с конной тягой. После него выехали в летний лагерь под Лугу. Впервые участвовали в боевых стрельбах орудийными номерами. Мне досталось крещение при 122мм гаубице. Здорово бухает! Проучились мы с месяц и нам объявили, что училище реорганизуется. Устанавливается трехлетний срок обучения, в курсанты принимаются только окончившие десять классов. Занятия прекратились. Часть курсантов отправили работать в колхозы. Я попал в число тех, кому работы не хватило. Ходили в караул, а главное было - не опоздать в столовую. В конце лета нашли работу: перегнать училищных лошадей. Совершили конный пробег Луга - Ленинград. Сдали лошадей в народное хозяйство.
В конце сентября всех, у кого не было аттестата зрелости, из училища отчислили и отправили рядовыми «для прохождения дальнейшей службы»
10. Луга.
Бывших курсантов 1го ЛАУ отправили в 193ю Отдельную артбригаду, что стояла в военном городке на окраине Луги. Бригада впоследствии меняла название и штаты, но назначение оставалось прежним: обеспечение практических и боевых стрельб слушателей Высшей офицерской артшколы (ВОАШ).
Большинство наших опять стали курсантами. На этот раз – Бригадной школы сержантов. Что бы заслужить звание младшего сержанта, надо было ещё год проучиться в бригадной школе.
Меня назначили топографом в Батарею топографической разведки (БТР). Она входила в состав Разведывательного дивизиона, В него входили технические средства артразведки. Командир топовзвода лейтенант Недодаев лично занялся моей специальной подготовкой. Вручил учебник вычислителя и сказал: сиди у печки, изучай - будешь вычислителем. Сидел, изучал.
Солдатская служба труднее курсантского житья. Кормили послабее, одевали похуже. Вскоре кончился срок носки сапог – выдали ботинки с обмотками. Гимнастёрки были образца Первой мировой войны, без нагрудных карманов. По многочисленным солдатским просьбам, через несколько лет ввели карманы на гимнастёрках для хранения комсомольского билета. До того его приходилось носить в заднем кармане брюк. Часто ходили в наряды: в караул, на кухню. Много работали: разбирали разбитые войной здания с целью добычи кирпича, что-то ремонтировали, солили капусту. Занятий, кроме политподготовки, почти не было. Старшие возраста жили ожиданием Указа о демобилизации. Нам, самым молодым, исполнилось 19 лет, а мы уже отслужили два года. Призывов больше не было. В утешение Министр обороны издал приказ: прослужившие два года могут носить короткую причёску. До этого всех солдат и сержантов стригли наголо.
В марте 1947г. меня назначили старшим топографом (вычислителем). Основная наша работа была на полигоне. Перед каждыми стрельбами слушателей ВОАШ надо было «привязать» боевой порядок и цели, рассчитать топографические данные, чтобы руководитель стрельбы мог определить, насколько ошибся слушатель. Обычно утром на батарейном «Шевроле» (полуторка, полученная по ленд-лизу) выезжали на полигон. Командир отделения работал на теодолите, я записывал отсчёты, младшие топографы измеряли лентой расстояния, ходили с вешками. После полевых измерений надо было вычислить все данные для стрельбы. Потом огневики выезжали на стрельбы, а мы оставались в городке и через день ходили в караул и прочие наряды.
В БТР меня избрали (?) секретарём комсомольской организации. Первым делом переименовал батарейную стенгазету «Топографист» в «Топограф». Комбат увидел:
- Почему?
- «Топографист» неправильно.
- Да? - почесал в затылке, ничего не сказал.
По комсомольской линии был в школе партактива. Летом 1947г. участвовал в съемках учебных фильмов по военной тематике.
Слава осенью 47г., после окончания семилетки, поступил в Ленинградский машиностроительный техникум. Несколько раз приезжал ко мне в Лугу. Вместе ходили строем в солдатскую столовую, для чего ему приходилось одевать солдатскую гимнастёрку.
Жить ему, конечно, было трудно. Стипендия символическая. Тётя Тамара присылала, сколько могла.
14 декабря 1947 года отменили карточки. Вначале планировалось отменять их постепенно. В 1946г. повсеместно была сильная засуха. И, вот – отменили сразу все
карточки! Можно было есть хлеба, сколько хочешь! Это был второй День Победы! Кстати, празднование Дня Победы перенесли на 1 января, и только в 1965г. стали отмечать 9 мая. Одновременно с отменой карточек прошла денежная реформа. Нас, солдат, она не волновала, наблюдали со стороны. Менять можно было не больше определённой суммы и в короткий срок, что-то в два-три дня. Счета на сберкнижках пересчитывались по сложной системе: чем больше вклад, тем меньше переводной коэффициент. В магазинах расхватали всё подчистую. «По просьбе трудящихся» отменили выплату денег награждённым орденами. Платили, конечно, очень мало, но всё же…
Служба входила в колею. Зимой почти регулярно проводились занятия. Политподготовка проводилась всегда, теперь занимались и строевой, и физической. Причём, физподготовка стала одной из основных дисциплин. Помнится, Управление боевой подготовки переименовали в Управление боевой и физической подготовки.
У меня по этой основной дисциплине успехи были более, чем скромные.
В начале 1946г. демобилизовали рядовых 1925г. рождения, сержантов задержали на неопределённое время. Двадцать восьмой год не призывали.
Мы, солдаты и сержанты, жили дружно. Своих сослуживцев, кого помню, вспоминаю добром. Особенно запомнились двое. Валентин Михалкевич, двадцать восьмого года, доброволец, еврей. Его семья попала в оккупацию, родителей немцы расстреляли; после освобождения жил в семье дяди, но тётя от этого была не в восторге. Дядя в чине майора служил в соседней части, пристроил племянника к нам: в разведдивизионе не надо пушки таскать. С Гришей Крапивенцевым, старшим сержантом двадцать пятого года, мы вместе с
месяц работали вычислителями в Институте стрельбы (был такой), сидели в кабинетике соискателя учёно степени (сын начальника ВОАШ, подполковника с двадцать пятого года), делали ему расчёты и по душам говорили о жизни.
В июле 48г. меня отправили в Ленинград на Окружную спартакиаду. Как говорили наши предки: чудны дела Твои, Господи! Такого спортсмена – на спартакиаду! Дело было так. На занятия по плаванию (в озере барахтались) пришёл физрук полка, посмотрел на тех, которые были на плаву и говорит:
- Выловите мне того солдата.
Меня, значит.
- Как фамилия? Поедешь на Окружную спартакиаду.
Оказывается, ему нужен был пловец на боку – мой стиль плавания. Спортсменам выдали новое обмундирование. Для отпусков, самоволок и других торжественных случаев в батарее были брезентовые сапоги, начищенные до блеска хромовых. В Ленинграде мы с другом Куличихиным - тоже из бывших курсантов - прямым ходом отправились на Невский. Там нас поймал патруль и за все грехи. (неформенные сапоги, неотдание чести) вкатили по семь суток. Первую ночь отбыли на гауптвахте на Садовой, где когда-то сидел Лермонтов и другие великие люди. Впечатление незабываемое! Остригли наголо и затолкали в камеру, набитую нарушителями и клопами; кругом решётки, сетки, свирепая охрана. Наутро всех, кому дали более пяти суток, посадили в вагон пригородного поезда и увезли куда-то далеко, где раньше проходила линия Маннергейма. Основную часть арестантов увели пилить лес; несколько человек, в том числе и нас с Куличихиным, отправили на сенокос. Солдат-охранник спросил:
- Косить умеешь?
- Косу никогда не видел.
- Тогда бери грабли.
Ночевали в копне, еду привозили с лесозаготовки, на работе мы не надрывались. Рядом был малинник, какого я больше никогда в жизни не видел. Для полноты идиллии ещё один штрих: вечером наш конвоир прятал свой карабин в копне сена и уходил в село. В день освобожденья конвоир выдал нам справку:
- Идите на пригородный, в Ленинграде дойдёте до Садовой и вас освободят.
Без билетов, без ремней, без денег, без всякого сопровождения доехали до Финляндского вокзала. А из трамвая кондукторша выгнала за безбилетный проезд.
- Мы же, - говорим, - арестованные.
- Моё какое дело. Платите за проезд или выходите.
Пришлось пешком топать.
После до нас дошли слухи, что начальство из комендатуры перед отставкой строило себе дачи силами арестованных и его (начальство) за это поругали.
Вот так и проходила молодость. Особых трудностей в солдатской службе не было, но и радостного не было тоже. Монотонно тянулись дни; надоедала караульная служба. У часового на посту время тянется долго – долго. Происшествий не случалось, никто не нападал на наши военные объекты. Остерегаться нужно было только проверяющего. Но…
Однажды, в ненастный осенний вечер, наша батарея заступала в караул. Меня назначили на пост у ГСМ (горюче-смазочные материалы). Часовой должен ходить снаружи ограды из колючей проволоки н никого не подпускать к складу. Рядом -
тропинка в Лугу, по которой народу ходило много.
В последний момент прибегает комбат:
- Срочная работа! Фармаковский, садись!
Вместо меня послали Брагина из Батареи звуковой разведки. Сижу, вычисляю, смотрю в окно. Ну, и погодка! Вдруг, перед самым отбоем, сообщают: нападение на пост ГСМ, часовой ранен! Оказалось, Брагин бдительно охраняет свой пост, по тропинке идёт какой-то мужик:
- Эй, солдат! Дай закурить!
Брагин полез в карман за махоркой (грубейшее нарушение), мужик стукнул его топором,
схватил карабин и удрал. Хорошо, Брагин прикрылся рукой и удар топора пришёлся по ней. Конечно, его сразу арестовали, началось следствие. Направили в Ленинград, на судебно-медицинскую экспертизу. Меня послали конвоиром, старшим был незнакомый офицер из ВДАН (Воздухоплавательный дивизион артиллерийского наблюдения - с аэростатов стрельбу корректировали). В Ленинграде мой старший решил задержаться на сутки. Брагина сдал на гауптвахту, а меня отпустил на все четыре стороны. С карабином пошёл к Славе в общежитие, оружие спрятал под матрас и целые сутки гулял по Ленинграду. Нападавшего и карабин вскоре нашли, Брагина освободили.
Служба в армии, как правило, не обходится без перемещений в должности, изменении в звании, а так же без поощрений и взысканий. Об одном своём взыскании упомянул, о других - речь впереди. Высшая награда, которой я был удостоен за солдатскую службу - знак «Отличный разведчик», пожалованный 7 ноября 1948 года. В звании продвинулся всего до ефрейтора. Когда-то должность вычислителя была сержантской. Несколько месяцев получал
соответствующий оклад. Во время очередной реформы оклад и звание этой должности урезали до ефрейторского.
Читательницы (и читатели) этих записок могут подумать: не всё ты, предок, описываешь. Вспоминаешь о ратных подвигах, а про любовные похождения – ни слова. Как же так – двадцать лет стукнуло! Неужели ничего не было?
Не было! Не только у меня, но и у большинства моих сверстников. Наш возраст - последний призыв военного времени. Кто был старше нас (а сколько их осталось!), побывали на фронте, ждали демобилизации. Кто был младше – не доросли до призывного возраста. Мы за всех отдувались. Нас берегли и держали в ежовых рукавицах: в увольнение отпускали редко и неохотно, про отпуска нечего было и думать. Впрочем, уйти в самоволку труда не составляло: забор с проходной был только перед фасадом зданий, с тыльной стороны никакого заграждения не было.
А кому ты нужен в самоволке, в ботинках с обмотками, в солдатском обмундировании и солдатской «зарплатой»? Лужанкам хватало офицеров.
Но молодость брала своё. Подруг искали по переписке. Адреса добывали разными путями: сёстры сослуживцев, заметки в газетах. А то просто: «…..ская область, деревня Васильевка, Первой встречной девушке». И такие послания обретали адресатов. Результаты были разными. Один товарищ поведал: встретились, пригласила в гости. Устроились под одеялом – в прихожей чьи-то шаги. Спрашиваю: Кто это? Отвечает:
– Не обращай внимания. Муж пришёл. – Оказалось, мужу осколком отсекло мужское место.
В нашей батарее подобной перепиской увлекался Миша Печников, под посланиями подписывался: «М.Печенго». Освоил совхоз Толмачёво, что километрах в пятнадцати от Луги. Его пригласили в гости, и что б кавалеров привёл побольше. Культпоход для всей батареи - несбыточное мечтание. В глубокой тайне готовилась операция «Самоволка». Меня старшина спросил: «Ты поедешь?» В числе немногих предпочёл воздержаться. После вечерней проверки почти вся батарея во главе со старшиной махнула поездом в Толмачёво. При возвращении под утро их «засекли», были разнос, допрос. Меня комбат спросил (напомню: я – комсорг батареи):
- Знал, что они собираются в самоволку?
- Знал.
- Почему не сообщил?
- Это, - отвечаю, - выше моей сознательности.
Шум был, но никто не пострадал.
Такие у нас были любовные похождения. Продолжим про ратные подвиги.
В январе 1949г. нам объявили о наборе на годичные курсы младших лейтенантов.
По окончании курсов обещали увольнение в запас. Подумал и подал рапорт: пора
было устраиваться в жизни и посильно помочь Славе. Когда ещё наш год демобилизуют? А так – через год. И на гражданку приду не в обмотках. А в хромовых сапогах.
Много бывших курсантов в феврале 1949г. поехали поступать в училища. Привезли нас на пересыльный на Фонтанке. Посадили всех в столовой. Писали диктант, решали примеры, получили свои двойки и тройки. Потом заходили в кабинет, где за отдельными столами сидели представители ленинградских училищ. Я с товарищами подошёл к представителю 1го ЛАУ.
11. Опять в 1ом ЛАОЛКУ.
Может, кто-нибудь будет внимательно читать эти записки и подумает: подводит память деда - раньше назвал училище ЛОЛКАУ, теперь ЛАОЛКУ. Нет, всё правильно! За это время в полном титуле училища переставили слова. Изменилась не только училищная аббревиатура, изменились и порядки. Стала уютнее обстановка. Раньше в столовой стояли солдатские столы на десять человек, теперь - столики с белыми скатертями на четверых, обслуживали официантки. Столовая, конечно, запомнилась лучше всего.
В училище по-прежнему было шесть батарей по три взвода (курса). Нас, краткосрочников, добавили к каждой батарее по взводу. Я попал в четвёртую батарею, 44ый взвод. Примерно половина взвода - бывшие курсанты; остальные - старше нас, участники войны, были сверхсрочники. Все (кроме меня) сержанты разных степеней: младшие, старшие. Чтобы всех уравнять в правах, лычки было приказано не носить никому, кроме командиров отделений.
«Нормальные» курсанты учились три года, в их программе были общеобразовательные дисциплины. У нас от этих дисциплин осталась одна математика от таблицы умножения до бинома Ньютона. Без математики в артиллерии делать нечего. Военные науки те же, только время на них сокращено. Прослужив в армии лет пять, пора бы знать уставы. По ним были только зачёты. И другие коррективы в учебных программах.
В конце недели вывешивалось расписание занятий на будущую неделю, отдельно для каждого курса. Наше расписание имело «шапку»: Расписание занятий курсов младших лейтенантов». Прошло некоторое время и кто-то внимательный обнаружил, что из шапки исчезло слово «младших». Гурьбой побежали к расписанию: точно – нет слова «младших». Начальство разъяснило, что – да, вам присвоят звание «лейтенант», будете служить в кадрах, об увольнении в запас не думайте. Было несколько несогласных, но им разъяснили.
Мне пришлось перестраивать самостоятельные занятия. До этого вечерами сидел в библиотеке.
Там было очень уютно: ковровые дорожки, мягкие стулья, настольные лампы. Но по физической подготовке никаких успехов не было, а это предмет выносился на госэкзамены. Физкультура не политподготовка – за одну ночь не одолеешь. Пришлось вечерами пропадать в спортзале. Вскоре научился без посторонней помощи залезать на турник, понемногу дело пошло и до самого выпуска занимался в спортзале не менее часа, и мне это дело понравилось. Да не подумают потомки, что их предок был совсем физически неразвит. Дело в том, что армейская физподготовка ограничивалась
выполнением упражнений на спортснарядах. Без желания и систематических занятий успеха в этом деле не добиться. Поскольку не было ни того, ни другого – не было и успехов.
Слава учился в техникуме, жил в общежитии недалеко от училища. На выходные нас отпускали беспрепятственно, еженедельно бывал у него. К этому времени он нашёл Максимову - жену Владимира Фармаковского. Она жила на Лиговском проспекте 135, работала бухгалтером, растила детей. В трудные дни Слава ходил к ним обедать. И я бывал у них. В увольнение мне идти было некуда по причине безденежья. В училище мы получали «по аттестату», т.е. сколько получал в части на прежней должности. Оклад ефрейтора 40 руб., из них 10 руб. удерживали на заём.
Весной Слава спросил: что делать с американскими долларами? В Калинине особо нуждающимся выдавали американские подарки. Славе достались подержанные штаны,
ещё что-то. В кармане была записка с адресом и десятидолларовая банкнота. Записку он уничтожил, а купюру хранил и никому не говорил. Перед 1 мая решили обменять на наши деньги. Нацепил я свою медаль, «Отличного разведчика» и пошли в банк, что на Фонтанке. Служащая банка спросила: откуда доллары? Я, эдак небрежно, ответил:
- У нас в Берлине их много было.
К празднику получили 50 рублей.
Училище, как обычно, участвовало в Первомайском параде, но прошло для нас это незаметно. Посадили на машины и провезли мимо трибун. Не конная тяга!
На лето выехали в лагерь под Лугу. Сходил к товарищам по БТР. Мой бывший командир отделения выразил сомнение в том, что меня можно обучить выполнять упражнения на спортивных снарядах. Пришлось идти показывать.
- Да, - говорит, - до мастера далеко, но что-то есть.
В конце сентября ещё раз выезжали на полигон на выпускные артиллерийские стрельбы.
Небольшое отступление о том, к чему нас готовили. Напоминаю, что 1ое ЛАУ было училищем дивизионной артиллерии. На время боевых действий её батареи, как правило, придают стрелковым ротам. Командир батареи должен находиться рядом с командиром роты и выполнять его заявки, укладываясь в норму расхода снарядов. В то же время, комбат (Правильно, по наставлению, - комбатр. По традиции, артиллеристы командира батареи называли «комбат».) подчиняется своему артиллерийскому начальству - командиру дивизиона. Последний находится рядом с командиром батальона, в любую минуту может взять власть в свои руки и сосредоточить огонь всех батарей дивизиона по заявке командира батальона. Так же и в полку. В обороне командир батареи с командиром взвода управления сидят на НП, рядом с пехотой; в наступлении идут с командиром роты. А пушки стоят где-то подальше от переднего края, километрах в двух-трех, а то и пяти - по обстановке. Там, на огневой позиции, командует старший офицер батареи. Стреляющим называется тот, кто управляет огнём батареи, находится на наблюдательном пункте. Это - комбат или командир взвода управления. На худой конец - командир отделения разведки.
На боевых стрельбах стреляющий изображает командира батареи, сидит в окопе, рядом - телефонист, радист, разведчик. Кроме того, здесь же - записывающий и хронометрист. Первый записывает все команды стреляющего, второй - засекает секунды, убегающие на подготовку и подачу этих команд. Здесь же руководитель стрельбы и другое начальство, которое руководитель не имеет права попросить с НП. Где-нибудь неподалёку остальные испытуемые. Всё слышат, всё видят и учатся на ошибках. Боевые стрельбы - это не экзамен в классе. Как ни шути, волнений больше!
По теории, первый снаряд при стрельбе с закрытой огневой позиции (ОП) не имеет права попасть в цель. Нужна пристрелка. Способов пристрелки много, это - целая наука. Экзамен по этой науке и сдают на боевых стрельбах.