Предисловие
Летом 2003 года, я позвонила в музей Гетьманства директору, и спросила, не заинтересуют ли ее воспоминания потомка гетьмана Сагайдачного.
Усталый голос мне ответил, что сейчас очень много неадекватных людей объявляют себя потомками гетьманов. -"Понимаете, раньше это был Наполеон, а сейчас времена изменились и все переключились на украинских гетьманов".
-"Да эти люди французы, они называют гетмана "military man". Он для них просто экзотический персонаж у предков. Они Рюриковичи".
- "А какие Рюриковичи?"
-"Друцкие - Соколинские".
-"Как Друцкие - Соколинские! Вы знаете, что у нас до сих пор есть станция Друцкая?"
- "Нет".
- "А вы знаете, что мой папа родом из Дзвенячей?? "
И тут уже заорала я: "Как из Дзвенячей!!" Несколько минут мы хором кричали в трубку.
Так я познакомилась с совершенно замечательным человеком - Галиной Ивановной Яровой, директором музея.
Когда я найду правильные слова для чувств, распирающих меня при одной мысли о ней, я их напишу. Но тогда меня поразило, что до истории можно, оказывается, совершенно легко дотронуться.
Итак, княжна Ольга Александровна.
Начиная писать свои воспоминания, хотелось бы раcсказать что-либо о предыдущих поколениях. К несчастию я очень мало их знала. Бабушку и дедушку Друцких я совершенно не помню, так как была еще очень мала, когда моя Мать ездила в Смоленскую губернию, чтобы знакомиться с семьей мужа. Семья была многочисленная. Я их потом не всех знала, так как обстоятельства сложились таким образом, что до 12-летнего возраста я прожила в деревне безвыездно. Бабушка и дедушка Друцкие умерли, когда мне было кажется лет пять. Знала я только бабушку А.А. Красовскую, мать моей матери, которая умерла уже очень пожилой, - ей было тогда 92 года, когда она скончалась в Милане, куда ездила к своей дочери, которая была замужем за итальянцем. Но с бабушкой Александрой Афанасьевной нас, детей, связывали какие-то легенды и все мое раннее детство прошло под её оккультным, так сказать, влиянием. Когда я действительно с ней живой встретилась, как-то не верилось, что это была та же бабушка, которую я себе представляла всегда Волшебницей, красивой, но злой, которая заколдовала всю нашу жизнь.
Мы с сестрой младшей, которая была на два года моложе меня, очень любили жизнь в деревне и конечно не тяготились безвыездным пребыванием в деревне, пожалуй даже совершенно не стремились никуда уезжать, но пребывание бабушки заграницей считали из-за разсказов больших какой-то несправедливостью, так как для детского ума пребывание там было каким-то недоступным раем, двери в который охраняла бабушка. Как и почему, этого конечно мы не понимали и разгадать не было возможности. Только гораздо позднее, из расказов нашей старой няни, а потом знакомых, а главное из того, что нам рассказывал наш бывший управляющий Дионисий Антонович Келлер. Но тогда мне было уже 17 лет, бабушка была уже немолодая женщина, лишь с остатками красоты, без властности в характере и без возможности вредить кому бы то ни было. В детстве же я со страхом и трепетом глядела на портреты бабушки. Портреты были сделаны прекрасным мастером - англичанином Гольпейном, которого произведения, последнее время передъ войной, разыскивались и очень ценились.
Портреты бабушки большевики не позволили вывезти из России и поместили в Киевский музей. Как живая, глядела она с портрета, как-будто следя за тем, что происходит кругом неё. Красавица, в черном бархатном платье, с ниткой жемчуга в глубоко вырезанном декольте и с длинными буклями anglaise, которые окаймляли удлиненный овал лица с удивительными глазами, которые глядели свято и равнодушно, маленький рот и невероятно крошечные, с очень удлиненными пальцами, руки. На другом портрете этого же художника, бабушка была уже старше, но тоже красива, в черном, опять бархатном платье, с прической "A la Vierge", но художник не скрыл властного и холодного взгляда красивых глаз и улыбки, в которой не было ничего доброго, но то же холодно-властное выражение. Бабушка была уже вдовою, а моя мать была уже замужем, когда портрет был закончен художником.
В первый раз помню бабушку, когда мне было лет девять. Она приехала к нам в деревню и привезла одну из очередных гувернанток, француженку, которая была призвана отравлять нам жизнь, не так тем, что она делала, но главное историями, которые обыкновенно очень скоро возникали с ними в доме. Впрочем, эта очередная француженка была удачнее других и пробыла у нас больше двух лет, что уже было очень долго, т.к. бывали такие, что проживали месяц или два, а была еще такая, которая оказалась сумасшедшей. Эта несчастная заболела острым припадком. Моя мать была в это время в Киеве и к счастью в этот день приехал наш доктор и присутствовал при её неистовых криках и при уничтожении всех наших игрушек, между которыми она нашла каких-то врагов и расправлялась съ ними посредством столового ножа. Тогда, как глупые дети, мы не поняли, что с ней, очень даже она нас позабавила. Думаю, что она была раньше артисткой, т.к. в спокойные часы декламировала стихи, для чего всегда взбиралась на стол, надевала на плечи какой-то старый платок, делала большие жесты руками и угрожающе вертела глазами. Но она выучила меня как-то очень скоро "Le Songe d' Athalie et les Imprecations de Camille" и за это я была ей благодарна.
Не думаю, чтобы бабушка пробыла у нас долго. С ней приезжала тетя Ида, которая с ней жила постоянно до замужества. Довольно поздно она вышла замуж за Сергея Михайловича Веселкина. Тетя Ида была очень добрая, кроткая и совершенно под влиянием матери. Так-как она одно время жила с нами почти три года, то мы ее очень любили и удивлялись , как она не боится бабушки. Все эти детския переживания довольно безсмысленны теперь, но тогда осложняли мою жизнь. Думаю, теперь детям прямо разсказали бы, что, мол, бабушка виновата тем, что овдовев в 34 года, за пять лет своего управления большими имениями и капиталами, оставшимися от мужа, разорила свое семейство и в один прекрасный день, видя, что дальше невозможно продолжать такую систему управления, должна была уехать заграницу, где и жила некоторое время даже, как-будто, в очень стесненных обстоятельствах.
Думаю, что в детстве это совсем-бы нас не поразило и не взволновало, а вышло такъ, что вопросъ денежный, о котором мы узнавали из подслушанных разговоров, или за столом, или в тех случаях, когда приезжал мой отец, служивший в Киеве и Подольской губернии посредником, или из разговоров моей матери с управляющими и с какими-то евреями, что вопрос этот приобретал какую-то таинственность. Для меня этот вопрос денег всегда был связан с бабушкой и когда нам приходилось выдерживать часто несправедливые нападки матери, которая после всех этихъ неприятных разговоров очень нервничала, то деньги и бабушка смешались в одно ненавистное понятие.
Мне было, думаю, лет 12, когда в первый раз я получила в подарок пять рублей в новых серебряных 20-ти копеечниках. В этот день я была невероятно несчастна, - мне казалось, что теперь я буду тоже плакать, что буду виновата в чем-то необъяснимомъ, в злых и вредных поступках. Жили мы в это время в глухой деревне, где нечего было покупать и, признаюсь, в сравнении с теперешними детьми мы были порядочные дикарки.
Теперь постараюсь рассказать все то, что мало-по-малу узнала о бабушке, о которой в детстве я думала, как о злой волшебнице, которая превращалась днем в красавицу в черном бархатном платье, а ночью странствовала, колдовала...
Бабушка Александра Афнасьевна Красовская была дочерью Афанасия Ивановича Красовскаго, Генерал - Адъютанта и Командующего 1-ой Армией. В 30-х годах XIX века Штаб Первой Армии стоял в Киеве. Афанасий Иванович былъ женат на Дарии Ивановне Глазуновой и у него было довольно многочисленное семейство, - шесть сыновей и три дочери, из которых младшие были моложе моей матери.
Прабабушка Глазунова была выдана замуж, когда ей было 13 лет. Она была дочерью помещика Орловской губернии. Моя мать рассказывала, что прабабушка, вместе с дворовыми девушками, вышла смотреть на большую дорогу на проходящий полк, который шел в персидский поход. Командиром полка бал Аф.Ив. Красовский. Девушки с маленькой барышней нарвали разных фрукт и подчевали проходящих. Командир полка подъехал, благодарил за ласку и спросил кто барышня и можетъ-ли он ей привезти из Персии подарок, и что она хочет. Она пожелала иметь персидскую куклу, если "мама позволит". "Так пойдем попросить позволения у Вашей Мамы", сказал Командир полка. Позволение было дано, а через год барышня Глазунова вышла замуж за командира полка Красовского и в подарок получила всякие персидские диковинки.
Афанасий Ивановичъ был впоследствии начальником штаба у Паскевича-Эриванскаго, имел Георгия на шее за взятие крепости, был очень любим своими подчиненными. В 1927 году моя тетка Зинаида Порфирьевна передала в киевский музей некоторые бумаги, полковые записи и т.д., там же находилось письмо Грибоедова Генералу Красовскому и еще стихи на его юбилей. Похоронен Афанасий Иванович в Киевской Лавре. Могила его и его жены находилась недалеко от места, где был похоронен Столыпинъ. Обнесена она была чугунной решеткой.
В те времена, т.е. в 30-х годах XIX века, Киев был большим центром жизни всего богатого края и положение Командующего Армией ставило его и его семейство в центре всей светской жизни города.
Бабушка Александра Афанасьевна, очень хорошенькая, умная и по тому времени очень образованная, была балована всеми окружающими. Конечно за ней ухаживали многие и делали предложения. Ей было менее 16 лет, когда очень богатый помещик Юго-Западнаго края начал за ней ухаживать и сделал ей предложение, которое было принято родителями, но ответ благоприятный зависел уже от бабушки Александры Афанасьевны. Жених был по всему подходящий, очень уважаемый в городе и крае, Предводитель Дворянства и полный хозяин своего большого состояния. Оставшись очень молодым по смерти своих родителей, Порфирий Иванович Красовский не захотел жениться, пока его три сестры не будут выданы змуж и пристроены им, как их опекуном. Сестры были замужем за генералами Гревсом, Дризеном и Белокопытовым. Самому Порфирию Ивановичу было уже лет 29 или 30, что считалось уже не первой молодости в те времена. Притом он был некрасив, очень большого роста, деятельный, ловкий, но, пожалуй, слишком серьезный для будущей жены. Может быть бабушка Александра Афанасьевна уже имела сама на примете из большой свиты отца, адьютантов и разной молодежи. Когда родители передали ей предложение Крассовскаго, ее не неволили. Она просила времени, чтобы обсудить, и к вечеру решила, оставив все романтические рассуждения, выходить замуж за подходящего жениха.
II
Очень ей было грустно, что рушились и предстоявшая осенью поездка в Петербург, и представление ко Двору, и пожалуй всякие планы связанные с этой поездкой, где при ее красоте она не могла не быть замеченной. Но бабушка совершенно не была романтична и умела хладнокровно взвесить все обстоятельства. Пренебрегать женихом нельзя было, тем более, что Порфирий Иванович от всякого приданого за женой отказывался, а у Афанасия Ивановича была большая семья взрослых сыновей, да и сестры бабушки были уже почти невесты, т.к. им было 13 и 14 лет. Дарья Афанасьевна была тоже очень красива, не хуже старшей сестры. Между Красовскими, семьями жениха и невесты, родства не было, даже гербы были разные. У деда был собственный дом в Киеве. Свадьба была назначена через три месяца. Жених ставил условием жизнь в деревне, где у него были большие делас имениями и сахарным заводом, который был один из первых в Юго-Запазном крае. В Лозановке, куда ехали молодые после свадьбы, был прекрасный, большой дом, выстроенный в начале столетия, но жених желал его обставить по вкусу молодой хозяйки и вообще не жалел средств для достойного приема жены. Вот тут и входят рассказы о Лозановке и свадьбе бабушки.
Порфирий Иванович выслал своего управляющего имениями Келлера в Вену за всевозможными экипажами, мебелью, всякими материями и т.п. Старик Келлер был из Вортемберга. Был ранен, взят в плен и вместе в раненными Давыдовым и Гревсом приехал на юг в их семейства; он навсегда остался в России и был другом и помощником деда Красовского. Сын Келлера, который потом стал тоже управляющим в одном из Лозановских имений, и помог моей матери устроить свой дом, рассказал мне, как выезжал в Броды, чтобы вместе с экипажами и свадебной корзинкой, которую жених должен был поднести невесте накануне венчания, поспеть к назначенному дню в Киев.
За это время его отец, старый Келлер, с несколькими подводами, нагруженными мебелью, лампами, посудой и разными предметами, спешил в Лозановку, где дом наново реставрировался итальянскими рабочими, выписанными из Одессы. Рабочие эти итальянцы работали много лет у деда, т. к. он выдавал замуж своих сестер, каждой из них отделил культурное хозяйство с прекрасно устроенной усадьбой и садом.
В Лозановке работа кипела. Громадный дом отделывался наново. Почти все комнаты были "стюкэ"с штофными обоями, двусветная зала с хорами, рядом боскетная и аппартаменты бабушки. Очень большая спальная получила прекрасный потолок; комната разделялась четырьмя колоннами; она прежде предназначалась для маленького тетра и выходила, полукруглая, громадными окнами на террасу, с видом на реку и очень красивую беседку. Зимой терраса превращалась в зимний сад. Спальная бабушки была светло-зеленая штофная с серебром; мебель была красного дерева, английская; рядом со спальной была ванная и уборная, а также две комнаты для гардеробной и швейной. Парк в Лозановке и сад были в то время замечательные и находились под управлением ученаго садовода Семиренко.
Конечно жених расспрашивал о вкусах и желаниях невесты и старался сделать все по ее указаниям, также и капризам. Каждый день в Лозановку ездили посланцы с приказаниями и контр-приказаниями. В Лозановке был собственный оркестр, дирижер-немец репетировал торжественный марш для встречи. Кухней заведовал повар по фамилии Горошкин. Сына его я знала, он держал ресторан в Киеве и приходил говорить с моей матерью о старине, а она заказывала ему какой-то особенный "pain de gibier ". собственные кондитеры, повара и заведывающий кладовой принимали прибывшую из Одессы провизию, которую привозили на верблюдах. Миндаль, изюм, пряности и орехи, а также вина выписывали из Одессы, где в то время было порто-франко и куда из Лозановки возили пшеницу чумаки. Из Москвы приехала опытня швея, а т.к. швейная была рядом с бабушкиной уборной, то когда я попала в Лозановку, в этой комнате еще оставались шкафы по стенам и в одном из них множество деревянных голов, на которых устраивали наколки и шляпы, тут же были поломанные пяльцы и всевозможные щипцы.
Свадьба бабушки была обставлена со всей полагавшейся пышностью. Молодые выехали в тот же день в Лозановку в новом венском дормезе на шестерке соловых лошадей. За этими лошадьми специально ездили в Польшу. До Лозановки из Киева было вероятно не более 150 верст, по дороге в трех местах были заготовлены подставы лошадей. В трех встречных имениях помещики предоставили деду места, чтобы выстроить небольшие временные хаты, выбеленные и украшенные цветами, где бабушку встречала прислуга и где она могла отдохнуть. Молодая барыня любила оршад , который ожидал ее на льду, но отдыхать она не любила, т.к. была очень здоровая и энергичная и поначалу ее все забавляло. В Лозановке было все приготовлено для торжественного приема молодых. Тут-то и произошел первый небольшой инцидент. Перед Лозановским домом был большой овальный двор, обнесенный каменной стеной. Против дома стояла церковь, одна их дверей которой выходила на обширный двор, главные же двери и фасад церкви выходили на деревенскую площадь. Молодые подъехали со стороны деревни к церкви, где выслушали краткий молебен и должны были выйти в дверь и пройти через громадный луг по постланому холсту (в Малороссии был такой обычай на свадьбе), от церкви к дому с обеих сторон стояли дети и женщины, а на крыльце дома молодых ждала старшая сестра деда с хлебом и солью и тут же были все служащие имения деда. Но бабушка, когда увидела, что ей придется пройти через весь громадный двор пешком и что её маленький рост, рядом с большим мужем, будет особенно заметен, отказалась идти. Пришлось вернуть дорожныую карету, которая уже отъехала и которую распрягли, сесть в нее и подъехать к крыльцу дома. Бабушка вообще очень огорчалась своим малым ростом. Конечно вся церемония приема была нарушена и хозяйка, приехав, не нашла даже нужным скрывать своё капризное настроение.
В Лозановке начались приемы и всякие увеселения. Влюбленный муж дозволял все фантазии, которые только можно было выполнить и поощрял ее желание веселиться. Порфирий Иванович Красовский был по словам знавших его очень некрасив, большого роста, ловкий и чрезвычайно сильный человек. Он не был особенно разговорчив, интересовался своими большими имениями, заводами, садами, а также лошадьми и охотой. Крестьяне его очень любили и он старался, как многие богатые помещики, улучшить их жизнь. Вообще в Черкасском и Чигиринском уездах крестьяне богаты, земля очень плодородна, а крепостное право установлено только Екатериной II и менее сурово, чем в северной России. Еще оставалось много казаков. Кроме того, в семье деда придерживались отчасти старых традиций Малороссии. По женской линии дед был потомком последнего выборного Гетмана Малороссии Коцевич-Сагайдачного. К несчастью он унаследовал, кроме богатых поместий Гетмана, также и его наружность, которая не была красива и привлекательна. В семье Красовского свято чтились все малороссийские традиции, так, странная подробность, сестры деда между собой говорили по-малороссийски, но знали прекрасно французский и английский языки, а старшая из них говорила и по-персидски, выучась у пленного паши, который доживал свой век в Лозановке, перейдя в христианство. С прислугой говорили также по-малороссийски; многие знали и польский язык. Почти все старшие служащие были поляки, русских в то время еще не было и при ведении культурных хозяйств надо было обращаться к польским специалистам, хотя у деда были и англичане, и французы. Сахаровар был англичанин и к нему приезжал в гости художник Хольпейн, оставшийся потом на долгое время в Юго-Западном крае, делая портреты в Киеве у русских и польских помещиков.
Бабушке все это очень не нравилось и она оправдывала свою ненависть к семейству мужа и краю, где ей пришлось жить, всякими патриотическими побуждениями. Это не помешало ей очень скоро выучиться говорить по-польски и позволять себе говорить на этом языке с соседями-помещиками поляками, чего коренные русские помещики никогда не делали. Разговоры с соседними помещиками обыкновенно велись на французском языке, а со служащими по-русски и по-малороссийски. Бабушка вообще к Малороссии питала некоторое пренебрежение, думала только о том, чтобы жить как можно больше в Киеве, т.к. богатство и баловство мужа ей скоро надоели. Её многочисленная семья часто гостила в Лозановке и все очень любили и уважали ее мужа.
Влюбленный муж ни в чем не отказывал жене. всегда занятый своим большим хозяйством, заводами, мельницами, входя во все сам, он не мешал ей веселиться, принимать гостей, танцевать и развлекаться. Хотя до свадьбы было условлено, что будут жить большую часть года в деревне, но бабушка хотела поставить на своем, и тут, с этим вопростом были связаны первые нелады. Бабушка все стремилась в Киев к своей семье и по всяким поводам уезжала из деревни на неделю, а отсутствовала месяцами, оставляя детей на попечении многочисленных гувернанток. У нее всегда были любимые и не любимые дети, кого-нибудь из любимцев она увозила с собой. Любимцами были те, которые были красивее. Семья мужа все больше недолюбливала бабушку. Много про нее было рассказов, но это тоже можно отнести к отношениям, которые со смертью Порфирия Ивановича особенно обострились. Бабушка все эти чувства объясняла малороссийским шовинизмом (тогда этого слова вероятно не знали), бабушка же вероятно историей края, где жила, совершенно не интересовалась.
У бабушки Александры Афанасьевны было восемь человек детей, но далеко не все унаследовали её красоту; сыновья слишком напоминали отца. Из сестер моей матери красивее всех была Дарья Порфирьевна, которая 16-ти лет вышла замуж за Сипягина, Стрелка Императорской Фамилии. Сипягин был сирота и воспитывался у своего дяди Дмитрия Гавриловича Бибикова, тогда, в 50-х годах, Генерал-Губернатора Юго-Западного края. Свадьба Дарии Порфирьевны и Сипягина была еще при жизни нашего деда. По Литовскому Статуту, который еще действовал на Юго-Западном крае, Дарья Порфирьевна была выделена, она получила в приданое большое имение Турию, около 4000 десятин с заповедным лесом, где охота была запрещена и где водились туры, а также бобры на реке, которая протекала через имение. Впоследствии Турия была продана и леса там никакого уже не было, а был сахарный завод.
От какой болезни умер дедушка не знаю, но бабушка не очень интересовалась мужем и до последнего дня продолжала веселиться сама и принимала многочисленных своих гостей. К несчастью, помещики более богатые и важные из соседейвсе более отдалялись от легкомысленной женщины и она была окружена больше людьми, которые ей льстили и восторгались её умом и красотой. По смерти же деда она постаралась устроиться так, чтобы остаться полной и единственной хозяйкой громадных средств и поместий, вообразила себя финансисткой, как можно сорее удалила всех по ее мнению ненужных, старых служащих и зацарствовала самодержавно. Но т.к. она делами интересовалась только с точки зрения траты денег, а при муже в дела по имениям не входила, то катастрофа наступила очень скоро. Не знаю по какой причине, но скоро она купила имение в Минской губернии, зимы же проводила в Одессе, Киеве или Москве.Но катастрофа разорения произошла главным образом из-за посторойки нового сахарного завода в Райгороде. Для заказа машин бабушка ездила в Лондон, как-то запуталась в денежных делах и недостроенный завод перешел во владение Бродских, богатых сахарозаводчиков Юго-Западного края. Их семья много лет арендовала у деда мельницы.
Старший сын бабушки, Андрей Порфирьевич, воспитывался в Ришельевском лицее в Одессе и по совершеннолетию получио имение, принадлежавшее Сагайдачным - Водяную-Сагайдаково.
Старшая дочь бабушки, вышедшая замуж за Сипягина, очень скоро овдовела и вышла за Вас. Вас. Мещерского. У нее были сын и дочь. В доме с бабушкой оставались младшие. Моей матери было лет 14, когда ее отец умер, остальные все были гораздо моложе, кажется тете Соне, младшей, было года два.
По расскзам моей матери, которая обожала своего отца, при его жизни им жилось в деревне очень хорошо. Мезонин большого Лозановского дома был их детским царством. Уроки по расписанию строго должны были быть исполняемы. В классной комнате учителя и учительницы, довольно многочисленные, сменялись аккуратно. В доме были англичанин, француз и немец. Уроки танцев и два раза в неделю приезжал учитель музыки из Елисаветграда. Тетя Долли Мещерская очень хорошо пела. Ее учили тоже петь. Моя мать всегда любила птиц и у нее сдетства в Лозановском доме была специальная комната для птиц в клетках и на свободе. Т.к. у дедушки был большой конный завод, то для верховой езды и прогулок лошадей всегда было довольно и для воспитателей, и для детей. На реке стояла купальня и лодка. У детей была также своя площадка для игр, качели, гимнастика и площадка для игр в городки и кегли. Дедушка любил играть в эти игры с детьми и учителями. В доме также был небольшой театральный зал, где дети с друзьями разыгрывали разные детские пьесы и, главным образом, французские, Мольера и др.
Много лет после того, как Лозановский дом был наполовину заброшен, я видела многочисленные декорации, очень интересные, раписанные итальянцами, теми же, что работали, расписывая потолки и делали на них орнаменты гипсовые, с гербами и т.д.
Post's attachmentsКняжна Ольга.jpg
Княжна Ольга.jpg 75.57 kb, 2 downloads since 2016-05-03
You don't have the permssions to download the attachments of this post.
Thanks: ГіП, kbg_dnepr, Алена, Ярематойсамий, Оленка, Чай, Julia_R1, mavra3, litar Л, Bragida, Alexxander, VadShv, GRYN, Спасенко, AppS, Петровский16